Римма Казакова

В России существует специфическая профессия — поэт-песенник. По данной специализации проходят те, кто занят исключительно сочинительством песен, но бывает, что производитель «шлягеров» песенное творчество перемежает сочинительством иным. А именно пишет просто стихи и просто прозу. А ещё тащит на себе воз организационной ответственности, будучи первым секретарем Союза писателей Москвы. Такова Римма Фёдоровна Казакова, человек вообще творческий. По просьбе «Алфавита» о месте поэта и функционера в современной жизни с Риммой Фёдоровной побеседовали Евгений Лесин и Рива Вольпин.

— Поговорим о писательском труде. За стихи мало кто получает деньги. Это, наверное, несправедливо…

— Да, зарабатывают поэты и писатели чаще всего иным — преподавание, журналистика и пр. Духовная, скажем так, деятельность тоже должна оплачиваться. Я имею в виду выступления писателей в библиотеках, музеях и т.д. Что тут такого — мы тоже колбасу в магазине покупаем. Вот недавно заключили соглашение между нашим союзом и ЦАО: десятка два наших писателей выступали в библиотеках и получали за это деньги. Думаю, это вполне можно распространить на всю Москву.

Литераторы сейчас очень плохо живут. Я 10 лет не получала ни копейки за стихи, как мне было жить? Хотя, я-то ладно, стихи — это изыск.

— Поэту всё же полегче — можно песни писать.

— Я сейчас песен не пишу.

— А как же мюзикл, да ещё про Гамлета, который, как поговаривают, вы пишете?

— О, это ещё всё впереди. Мы ушли от идеи просто мюзикла. Хотим сделать что-то вроде музыкального сериала, где звёзды нашего шоу-бизнеса будут исполнять песенные тексты — на сюжет Гамлета.

— Телесериал? Типа «Богатые тоже плачут»?

— Не совсем. Вот, скажем, начало. Кремлёвская стена, зубцы и надпись «Дадское королевство». С ошибкой написано, да ещё и наперекосяк. И входят артисты: «В королевстве Датском, / В королевстве Датском, / Не таком уж братском, / А скорее гадском. / Вечером нетрезвым, / В нетерпенье резвом / Киллер шёл с обрезом». А Офелия поёт: «Мой принц — наследник трона, / А жаль, что не плейбой. / Тебе нужна корона, / А мне нужна любовь». Немножко осовременили, хотя тематика остаётся прежней. Когда я прочитала Тома Стопарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», то поняла, что имею право на свою трактовку, ибо нового ничего человечество не придумало.

— А что всё-таки с песнями?

— Нет спроса. Появилось много людей, которые не хотят платить за работу профессиональным поэтам и композиторам, а потому все пишут сами. Поэтому и возникают такие песни — «Подождём твою маму, подождём твою мать:» Я уж и огорчаться перестала из-за всего этого.

Обратите внимание, мы перестали петь хором. А началось это с Гребенщикова, когда молодёжь не подпевала, а идентифицировала себя с героем песни. Хотя у раннего Гребенщикова были прекрасные песни. Но все они рассчитаны на солиста. А вот таких песен, как у Пахмутовой, когда мы все пели: «Забота у нас такая, забота наша простая», таких сейчас нет, и народ перестал петь. Евтушенко писал: «Мы разучились говорить, мы научились петь и пить». Петь разучились — похоже, что и пить разучимся.

— Ну а это почему?!

— Потому что сейчас все работают, хотят денег заработать, и даже я, которая ратовала за антиалкогольную пропаганду, в телевизионной передаче стала защищать алкоголь: сказала, что, в конце концов, питие — есть веселие Руси. Просто надо уметь пить, зачем же отказываться от наших застолий, это ненужная крайность. Нынче слишком рациональный взгляд на вещи: «Пить? Нет, надо работать». Вырастает иное поколение — оно живёт в мире, который нам непонятен.

— Непонятное всегда пугает…

— Да нет, это сейчас просто любят причитать — как ужасно жить! А ведь жили же люди в эпоху рабовладения. «Времена не выбирают, в них живут и умирают».

Вот мы, советские люди, виноваты, что родились там и тогда? А лучшие из нас никогда и не принимали всё целиком. Я думала, что я очень советский человек, но время от времени и меня не пускали за границу. Я не понимала почему. А потом сама написала: «Я шагала как солдат, / Часть массовки, часть народа. / Но чертился наугад / Путь совсем иного рода». Иногда в подкорке, в подсознании, мы не те, кем себя считаем.

Знаете, пока я жила как поэт, меня никто не трогал, но теперь я возглавляю организацию и стала мишенью для всех. Сначала про меня написали — «вышедшая в тираж поэтесса». Потом принялись копаться в отчестве моего папы — Фёдора Лазаревича. Не там копаете, говорю, раньше давали по святцам имена, мой дед по отцу был Лазарь Никандрович. Где вы видели еврея Никандра? А что тогда Александру Исаевичу делать?

— Писательские разборки вообще — жуткая вещь. По-моему, такой свары, как в ваших кругах, нигде больше нет.

— У нас нет свары. Как они, наши оппоненты, себя ведут, так и мы. Вот Международное сообщество писательских союзов — наши, вроде бы, коллеги. У них тысяча с чем-то метров площади, а ещё столько же они сдают. У них там два ресторана, турфирмы. Наш союз занимает 89 метров. Мы просим у них: дайте одну комнату, нам не на что жить. Казалось бы, как товарищи и как коллеги, они могли бы пойти нам навстречу. Но в газете «Московский литератор» читаю: «Разные Риммы Казаковы хотят захватить нашу собственность». Это мы-то — нищие, сидящие в 80 метрах!

У нас работают пять гостиных, ежегодно проводим совещания молодых писателей, издаём книги — находим средства. Неужели мы не имеем права на какую-то часть имущества? Всё-таки у нас организация, в которой сейчас более 2 тысяч писателей, самые громкие и известные имена — Борис Васильев, Григорий Бакланов, Вознесенский, Ахмадулина, Курчаткин, Андрей Волос…

— А сколько вообще сейчас писательских организаций в России?

— Есть два российских союза. Два московских и один независимый… Вот гусевская организация (Московское отделение Союза писателей России под руководством Вл.Гусева) — они враждебны и агрессивны. Есть у них такой поэт Андрей Облог, он обижается на меня: «Вы назвали меня в статье неандертальцем». Я говорю: «Детка, ну как тебя ещё называть, если ты пишешь «Наш Сталин» — стихи, которые начинаются так: «Вождь, порождённый Космосом, Господом нам ниспосланный, верил по православному в Новый советский Завет». Что это такое, что это за абракадабра? Он в ответ: «А вы зато пишете слово «космос» с маленькой буквы».

— А почему его надо с большой?

— Да просто он даже не понял, о чём я ему говорю.

В «Московском литераторе» они себя постоянно называют «патриотами», а нас «демократами». Как будто демократ не может быть патриотом! И печатают стихи Хатюшина, посвящённые событиям 11 сентября: «С каким утробным иудейским страхом, / С экранов тараторили они, / Америка, поставленная раком, — / Единственная радость в наши дни./ И не хочу жалеть я этих янки, / Ведь в них самих нет жалости ни в ком. / Я сам бы мог, и даже не по пьянке, / Направить самолёт на Белый дом».

Так что разделение писателей по союзам — правильное. То, что происходит в писательской среде, отражает то, что происходит в обществе.

— Писатели нынче лишены официальной роли «идейных вдохновителей», которую играли при большевиках. Может, отсюда и злоба: отняли кормушку?

— Литературе лучше, когда государство не вмешивается в процесс, и каждый своим трудом и талантом заявляет о себе. Со временем, я думаю, союзы писателей будут не нужны. Для нормального, талантливого независимого человека этот свободный путь лучше, чем когда тебя прикармливают и делают послушным орудием.

— И писать можно только о том, о чём пишется. Вот ваша лирика, если можно так сказать, абсолютно любовная…

— Да, я считаю, что, как каждая женщина, я создана для любви. Во мне очень много любви.

— То есть поэт может быть женщиной…

— Да какая разница? У нас просто глагольное окончание не такое, как у мужчин, — и всё. И потом женщина природой так создана, что рожает ребёнка, какие-то есть у неё особые качества, и в принципе настоящий поэт — всегда женщина, а не мужчина. Потому что тоньше чувствует, более нервно относится ко всему, у неё сильнее нота сострадания, жертвенности, защиты. У меня из всех женских качеств более всего развито материнство, поэтому для меня и мужья были детьми.

— А много у вас было мужей?

— Два. И, наверное, не случайно браки не слишком удачные. Брак — во многом случай, тем более у таких людей, как я, — потому что я подчиняюсь не логике, а порыву. Меня тянет к человеку, и я безрассудно бросаюсь. На самом деле только такое чувство и даёт счастье, отраду. С первым мужем у меня не было подобных отношений. Он был намного старше, но и я понимала: годы поджимают, пора иметь семью и детей…

— Сколько же вам было лет?

— 29. Я не интересовалась мужчинами, а писала стихи. И не было ни одного человека, которому бы я могла, так сказать, вручить свою судьбу. А мой первый муж был серьёзным, умным человеком, прекрасным и талантливым собеседником. Всё было при нём. Вот только большой разрыв в возрасте. Между нами — и война, в которой он участвовал, и его личная драма — в 49-м году, во время кампании против космополитов, вспомнили, что у него дядька — «английский шпион»: Я потом поняла: вот так рационально замуж выходить нельзя. Только когда тебя ведёт большое, страстное чувство, ты можешь — с трудом и не всегда результативно — но хотя бы надеяться на попытку управлять этим процессом. И мужчину перевоспитывать так, как тебе надо, и отношения складывать… Любовь имеет на это право.

А теперь я люблю своих внуков, и люблю абсолютно. Вот, скажем, Маша, ей 10 лет, она звонит и говорит: «Римма, — она меня называет по имени, — а у тебя бывает такое ностальгическое чувство, будто ты была за границей и теперь вспоминаешь, что, оказывается, была там счастлива, хотя тогда этого и не понимала?» Боже мой, ребёнку 10 лет, а она уже была за границей! Кстати, о детских лагерях. Как-то звонит из Болгарии: «Сегодня уезжают старшие девочки, они купили много водки, много пива и одной стало очень плохо. Мы всю ночь за ней ухаживали». Я говорю: «Машенька, надеюсь, ты не принимала в этом участия?» — «Что ты! Я обещала, что не буду пить, курить и колоться». Вот так — отправишь ребёнка за границу, а каким тебе его вернут — неизвестно.

— А вы ещё хвалили алкоголь!

— Я не хвалила. Но не делать же так, как Горбачёв! Знала я в детстве одну семью. Мама — завуч школы, и две девочки. С одной я училась. Когда я приходила в гости, у них всегда, если обед, стояла настоечка на столе и рюмочки красивые. Двадцать грамм — это не пьянство. Просто мы не можемничего делать нормально и жрём как свиньи. Так нельзя.

Евгений Лесин